СОВРЕМЕННЫЕ ПОДВИЖНИКИ БЛАГОЧЕСТИЯ

"Мне этот день никогда не забыть..."

Закрытие Архангельского подворья Сурского монастыря по воспоминаниям очевидцев

1920 г. является трагическим годом в истории Архангельской епархии. Ведь именно в это время были закрыты почти все монастыри, находившиеся на ее территории. И среди них – четыре из пяти женских монастырей, что стояли на Архангельской земле: Холмогорский Успенский, Ущельский и Ямецкий Благовещенский. В этот скорбный список попал и Сурский Иоанно-Богословский монастырь, основанный в 1899 г. уроженцем пинежского села Суры праведным Иоанном Кронштадтским.

Коммуны вместо обителей

Протоиерей Димитрий Федосихин. 1927 г.

Датой его закрытия стало 8 декабря 1920 г. В этот день на заседании Сурского волостного съезда Советов (который, кстати, заседал в монастырских помещениях) было постановлено упразднить Сурскую обитель. Прошение, поданное монахинями в Архангельский губернский совет народного хозяйства, успеха не имело. Сурский монастырь подлежал уничтожению именно потому, что был монастырем. Это очевидно из того ответа, который получили монахини на свое прошение. Вот он: "Рабочие-труженицы советской власти нужны, разрешить же образовывать отшельнические союзы людей, убивающих себя, советская власть не намерена".
В то время – разгула "воинствующего атеизма" – массовое закрытие монастырей производилось по всей России. Это находило яркое отражение в периодике того времени. Наиболее частым поводом для упразднения монастырей было обвинение их насельников якобы в тунеядстве. Так, в газете "Известия Архангельского губревкома и Архгубкома РКПБ" за 1920 г. помещена заметка корреспондента РОСТа о ликвидации монастыря в Ставрополе с характерным названием "Долой тунеядцев!". В ней сообщалось о том, что в упраздненной обители будут открыты ясли и приют для сирот.
Справедливости ради следует сказать, что коммуны и приюты, открытые в стенах упраздненных монастырей, особой долговечностью не отличались. Так, ныне живущая архангельская старожилка Татьяна Афанасьевна Плашкина вспоминает, что в 1920 г., когда был закрыт Свято-Троицкий Антониево-Сийский монастырь, на его территории поселили жителей окрестных деревень. В бывшей обители учредили "коммуну". В этой-то коммуне, в 1924 г., Татьяна Афанасьевна и родилась... Первоначально коммунары жили безбедно и беззаботно. Хлеба было вдоволь, так что дети, не знавшие его истинной цены, играя, кидали друг в друга кусочками. Но спустя несколько лет коммуна, как принято говорить сейчас, "обанкротилась". Тогда ее руководство поразъехалось. А горемычным крестьянам, горе-коммунарам, было запрещено покидать свое место жительства, пока они не отработают долги, числившиеся за коммуной. Так были наказаны люди, поверившие в лживые революционные лозунги и обещания "нового мира" в неопределенном "светлом будущем".

Из этой истории очевидно, что закрытие монастырей на самом деле производилось отнюдь не с целью размещения там якобы более общественно полезных учреждений советской власти. Просто требовалось закрыть любой ценой ту или иную обитель. А что будет немного времени спустя с созданной на ее месте коммуной или приютом – это уже не интересовало никого.
Однако более частым и более грозным основанием для закрытия монастырей было обвинение их насельников в "контрреволюционной деятельности". Об этом достаточно ярко свидетельствуют те же "Известия Архангельского губревкома" за 1920 г. Например, в одном из августовских номеров, в рубрике "По деревням и селам", помещена такая заметка корреспондента РОСТа: "Просматривая отчеты в газетах о "тихом и мирном житии" в различных монастырских общинах, невольно приходишь к заключению: где видишь религиозную общину, там непременно найдешь контрреволюцию или злостную спекуляцию". А обвинение в "контрреволюции" вело за собой весьма серьезные последствия. Печальную известность приобрела формула тех лет: "Если враг не сдается, его уничтожают". И уничтожали без жалости. Об этом ярко свидетельствует обилие имен в сонме новомучеников и исповедников Российских, пострадавших от рук безбожников. О таких людях и пойдет наш рассказ. Они пострадали за то, что хотели спасти от закрытия подворье Сурского монастыря. Находилось это подворье в Архангельске. Здание его, трехэтажное, красного кирпича, сохранилось и поныне. Оно стоит в центре Архангельска, на площади Профсоюзов.
Напомню вкратце некоторые даты и события, связанные с его историей. Строительство Сурского подворья было разрешено указом Архангельской Духовной консистории от 7 сентября 1903 г. Первоначально Сурское подворье было деревянным и не имело собственного храма. 19 октября 1907 г. состоялось торжественное освящение кирпичного здания Сурского подворья, которое совершал по благословению епископа Архангельского и Холмогорского Иоанникия протоиерей Архангельского кафедрального собора Михаил Сибирцев. На происходившей за год до этого события, в июне 1906 г., закладке здания подворья присутствовал праведный Иоанн Кронштадтский. Правда, прибыть на освящение Сурского подворья он не смог в связи с болезнью. Однако послал "в святыню храма и благословение насельницам и обители" ковчежец с мощами 29 святых и частицей Древа Креста Господня, который был привезен в Архангельск как раз к освящению здания подворья родственником отца Иоанна, священником Иоанном Орнатским. К сожалению, в послереволюционные годы эта святыня была утрачена.

В 1913 г. Архангельское Сурское подворье посетила преподобномученица великая княгиня Елизавета Федоровна, основательница Марфо-Мариинской обители милосердия в г. Москве. Таким образом, в историю Архангельского Сурского подворья навсегда вошло светлое имя этой великой российской подвижницы.
Судьба Архангельского Сурского подворья в послереволюционные годы до недавнего времени была недостаточно хорошо известна. Если дата и обстоятельства закрытия Сурского монастыря хорошо прослеживаются по документам, хранящимся в Архангельском областном архиве, то о Сурском подворье этого сказать нельзя. Можно было лишь предполагать, что Сурское подворье закрыли примерно в то же время, что и монастырь.
Правда, некоторые догадки о времени закрытия Сурского подворья все-таки можно было делать. Потому что на кладбище рядом со Свято-Ильинским кафедральным собором сохранилось несколько захоронений сурских монахинь. Наиболее примечательно одно из них, находящееся справа от колокольни. Судя по времени, когда производились захоронения по соседству с ним, оно относится к концу 1930-х – началу 1940-х гг. В одной ограде находятся три могилы. В них погребены схимонахиня Иоанна, монахиня Серафима (Антонова), а также монахиня Рафаила (Целоухова). Между прочим, матушка Рафаила в Сурском монастыре была казначеей. Это послушание она несла при двух игумениях – Порфирии (Глинко) и Серафиме (Ефимовой). Когда над монастырем нависла угроза закрытия и в стенах его были открыты различные мастерские, где трудились сестры, монахиня Рафаила была избрана председателем монастырского совета. Также она трудилась в качестве письмоводительницы в Сурской лечебнице. На упоминавшемся выше прошении сурских монахинь в Архангельский губернский совет народного хозяйства ее подпись стоит сразу после подписи игумении Серафимы. И если эта монахиня, главная помощница настоятельницы, умерла и похоронена в Архангельске, то не значит ли это, что Сурское подворье в Архангельске "пережило" Сурский монастырь на год или два, став прибежищем для части изгнанных оттуда сестер?
Однако теперь мы располагаем новыми материалами, проливающими свет на судьбу Сурского подворья в послереволюционные годы. На основании их на вопрос о времени его закрытия можно ответить с точностью не только до года и дня, но даже до конкретного часа, в который оно совершилось. И можно назвать фамилии тех, кто участвовал в этом. И вспомнить хотя бы несколько имен людей, которые пытались этому противостоять. Потому что, хотя Сурское подворье было закрыто более 80 лет назад, очевидцы и непосредственные участники этого трагического события все-таки остались.

Монахини. Фото Евгения Крылова

Оговорюсь сразу – речь идет не о живых людях, а об их сохранившихся воспоминаниях. В нашем распоряжении имеются два рассказа о закрытии Сурского подворья. Причем они были сделаны людьми противоположных убеждений, несовместимых, как свет и тьма. И в день, когда происходило закрытие Сурского подворья, один из них находился на стороне защитников подворья. Другой – на стороне гонителей.
В 1994 г. мне посчастливилось побывать в гостях у двух глубоко верующих пожилых сестер – В.К. и Е.К., – живших в Соломбале. В числе старинных вещиц, притаившихся тут и там в их домике, была и фотография протоиерея Димитрия Федосихина, служившего на Сурском подворье. На фотографии имелась дарственная надпись. Отец Димитрий подарил эту фотокарточку матери В.К. и Е.К. – Т. Самой ее к тому времени не было в живых. Однако яркие рассказы своей матери о закрытии Сурского подворья ее дочери запомнили хорошо и пересказали мне. Некоторые места – слово в слово. В связи с желанием В.К. и Е.К. я не привожу полностью как их имена, так и имя их матери. Добавлю лишь, что Т. принадлежала к известному в нашем городе роду купцов и судовладельцев Макаровых. Похоронена она на Соломбальском кладбище, близ церкви Святителя Мартина Исповедника, внутри той ограды, где погребены члены семьи Макаровых.
В начале 1920-х гг. Т. была молоденькой девушкой-подростком, только что окончившей гимназию. Она отличалась глубокой религиозностью. Проявляла склонность к монашеской жизни. Впоследствии она рассказывала дочерям, что хотела уйти на Сурское подворье послушницей. На Сурском подворье Т. бывала ежедневно. Чтобы поспеть туда к началу литургии, девушка вставала в 6 часов утра и проделывала пешком путь из Соломбалы до Сурского подворья. Надо сказать, что дорога эта занимала более часа. Но разве такой пустяк мог помешать юной девушке с пылким сердцем и пламенной верой?
Священник Сурского подворья, протоиерей Димитрий Андреевич Федосихин, был духовным отцом Т. Потому-то он и подарил ей свою фотографию "на молитвенную память". Незадолго до закрытия подворья он благословил ее стать послушницей. Только она не успела этого сделать...

Насельницы Сурского подворья также знали и любили Т. Особенно ласкова была к ней пожилая монахиня Савватия (в миру – Евдокия Васильева). Матушка Савватия происходила из крестьянок Новгородской губернии. В Сурский монастырь она ушла уже немолодой женщиной, потеряв мужа и любимую дочь. В течение многих лет матушка Савватия несла в Сурском подворье послушание просфорницы. По воспоминаниям Т., она была «старица строгая, но ко мне относилась ласково. Вероятно, я чем-то напоминала ей ее безвременно умершую дочь. Даже иконой благословила – "Чудо Архистратига Михаила в Хонех"».
Другой рассказ о закрытии Сурского подворья принадлежит некоему Л.Ефременко. Он представляет собой большую статью, опубликованную подряд в пяти июльских номерах "Известий Архангельского губревкома" за 1920 г. Заглавие этой статьи: "Иоаннитки, или То же, что контрреволюция", говорит само за себя. Автор ее был "воинствующим атеистом". Хотя правильнее назвать его отступником от Православия, ренегатом. Потому что, судя по правильности приводимых им цитат из Священного Писания, а также по хорошему знанию событий из жизни праведного Иоанна Кронштадтского, Л.Ефременко изучал когда-то в школе Закон Божий. Стало быть, до поры был или казался верующим. Пока не нашел более выгодным для себя изменить Православию.
Возможно, что в дореволюционные годы Л.Ефременко бывал на пароходе "Святитель Николай", принадлежавшем Сурскому монастырю. Потому что в своей статье он, не приведя названия парохода, тем не менее упоминает о том, что на этом судне несли послушание монахини. Он был неплохо знаком и с историей Сурского подворья. В связи с чем в своей статье привел из нее ряд интересных фактов. Например о том, что «на представленном архитектором Ермолиным плане дома Иоанн Кронштадтский от 14 июля 1905 г. написал: "Этот план составлен согласно моему желанию. Кронштадтский протоиерей Иоанн Сергиев"». Или о том, что план каменного здания подворья был одобрен губернатором Архангельска Сосновским, впоследствии расстрелянным большевиками.
Возможно, что Л.Ефременко встречался и с сурскими монахинями. Отсюда совершенно неожиданное упоминание в его статье о той "заботливости, доброте и милосердии, поразительной кротости и смирении", которыми окружали паломников сестры Сурского монастыря. Но это единственные добрые слова в их адрес, которые содержатся в его статье. Все остальное в ней представляет брань и клевету, злые насмешки, граничащие с кощунством.
Безусловно, статья Л.Ефременко в том виде, в котором она была опубликована в 1920 г., у православных людей не вызовет ничего, кроме справедливых негодования и отвращения. Однако все-таки она представляет собой важный исторический документ. Ведь ее автор был среди тех, кто закрывал Архангельское Сурское подворье. И свою статью об этом он написал, как говорится, по горячим следам, подробно, с упоминанием имен, фамилий участников происходивших событий. А также включил в нее множество интереснейших деталей, благодаря которым давнее событие становится особенно ярким и близким нам. Мало того, по неисповедимым судьбам Господним, он, сам того не желая, рассказал в своей статье о мужестве людей, пытавшихся спасти Сурское подворье от закрытия. Поэтому наш рассказ о закрытии Сурского подворья по большей части будет основываться все-таки на сведениях из его статьи. Правда, по упомянутым выше причинам факты, сообщаемые Л.Ефременко, будут излагаться в пересказе.

Противоставшие безбожию

...Тучи над Сурским подворьем стали сгущаться вскоре после того, как 21 февраля 1920 г. Архангельск был занят войсками Красной армии и вместо белогвардейского правительства в городе окончательно установилась советская власть. И уже вскоре жители Архангельска почувствовали на себе железную руку этой новой власти. Постановления о национализации, муниципализации и просто конфискации гостиниц, богаделен, крупных лавок и жилых домов в одночасье сделали нищими многих прежде состоятельных горожан. Очевидно, что вскоре такая же участь должна была ожидать и Сурское подворье. Тем более что, по словам Л.Ефременко, "дом Сурского подворья оказался лучшим во всем Архангельске как в архитектурном, так и в художественном отношении, а равно и в смысле месторасположения, размера и ценности материала". Поэтому представители власти то и дело посылали на подворье комиссии "на предмет обследования и уплотнения населения".
Практика постепенного закрытия монастырей, когда на территории их во все возрастающем количестве размещались всевозможные учреждения советской власти, вытеснявшие монастырскую братию, для Архангельской губернии была не нова. Именно так был закрыт женский Свято-Троицкий монастырь в г. Шенкурске. В 1919 г. у него отняли земельные угодья. Затем, в 1920 г., у монахинь потребовали освободить ряд помещений под отделы здравоохранения и социального обеспечения. Но, разумеется, только этим дело не ограничилось. И советских учреждений в стенах Шенкурского монастыря становилось все больше и больше. В результате к лету 1923 г. в его стенах на правах хозяев обретались уже все органы местной власти (кроме военкома, местхоза и финотдела). А монахини ютились в здании Троицкой церкви, единственной монастырской церкви, где еще совершались богослужения. Наконец 17 июня 1923 г. указом губернского исполкома Шенкурский монастырь был упразднен окончательно.
Безусловно, подобная судьба ожидала и Сурское подворье. Однако все комиссии "на предмет уплотнения населения" и прочие охотники поживиться чужим добром в течение нескольких месяцев уходили с подворья несолоно хлебавши.
Заслуга в том принадлежала двум людям. Старшей сестре подворья – указной послушнице (инокине) Любови (Ковырюлиной). Но в большей мере – протоиерею Димитрию Федосихину, священнику Сурского подворья, духовному сыну праведного Иоанна Кронштадтского.
Инокиня Любовь происходила из крестьянок деревни Лухович Зарайского уезда Рязанской губернии. Шестнадцатилетней девушкой, в 1899 г., Любовь Федоровна Ковырюлина поступила в общину Сурского монастыря. Причем сделала это по благословению праведного Иоанна Кронштадтского. Стало быть, знала батюшку Иоанна или была его духовной дочерью. До отъезда в Суру, судя по данным ее послужного списка, она жила в Леушинском монастыре. Там под духовным руководством праведного Иоанна Кронштадтского и его сподвижницы игумении Таисии (Солоповой) готовились будущие насельницы Сурского монастыря.

В Сурском монастыре послушница Любовь проходила послушания свечницы, а также ризничей. В послужном списке ей дается такая характеристика: "Очень хорошая и способная". С 12 июня 1914 г. послушница Любовь стала смотрительницей на Сурском подворье. Ее обязанности заключались в том, чтобы помогать заведующей подворьем – монахине Серафиме (Ефимовой). Спустя три года, в 1917 г., монахиня Серафима была возведена в сан игумении Сурского монастыря. А управляющей Сурским подворьем назначена послушница Любовь.
Протоиерей Димитрий Андреевич Федосихин прибыл на Север из Тверской губернии в 1904 г. Его биография известна мало. Поскольку среди документов по истории Сурского монастыря, хранящихся в Архангельском областном архиве, его послужного списка нет. Поэтому большинство сведений о нем, которыми мы располагаем, сообщили старые прихожанки архангельских храмов В.Ф. Осипова, С.Г. Анненкова, монахиня Елевферия (Неверова). По их рассказам, отец Димитрий имел большую семью, все члены которой служили Богу – кто в священном сане, кто в иноческом чине. Известно также, что он был монахом в тайном постриге. Постриг отец Димитрий принял по обету – после исцеления от прогрессирующей потери зрения – по благословению праведного Иоанна Кронштадтского. Вместе с ним монахиней стала и его жена – матушка Варвара. Немногие старожилы Архангельска, помнящие "батюшку Димитрия", отзываются о нем с большим уважением. Некоторые говорят, что он обладал и даром прозорливости. Певчая архангельского храма Всех Святых Валентина Федоровна Осипова, со слов сурской послушницы Анны Одинцовой, рассказывала: "Батюшка Димитрий был прозорливый. Бывало, если он идет с кем-то и толкнет своего спутника в сторону, значит, того ожидает какое-нибудь искушение".
В послереволюционное лихолетье отец Димитрий был в числе тех, кто противостоял натиску "воинствующего атеизма". Он не боялся говорить своим прихожанам о необходимости сопротивления безбожию. Разумеется, речь шла о духовном противостоянии. О хранении верности Православию. А также о том, что выстоять им возможно только сообща. Однако на выступления против советской власти своих духовных детей отец Димитрий не благословлял. По словам Л.Ефременко, когда часть прихожан Сурского подворья решила устроить крестный ход в знак протеста против "воинствующего безбожия", он отговорил их от этого небезопасного шага. Зато позаботился о создании вокруг Сурского подворья большой и крепкой общины верующих. Потому что это могло на какое-то время отсрочить его закрытие.

Созданная им при содействии матушки Любови община насчитывала 4000 человек. Список этих лиц, считавших церковь Сурского подворья своим приходом, с указанием имен и адресов, был направлен в органы власти. В главе общины стоял Исполнительный комитет в количестве 100 человек во главе с отцом Димитрием и матушкой Любовью. В числе комитета было около двадцати служащих различных советских учреждений.
О членах общины Сурского подворья мало что известно. Однако, судя по воспоминаниям Т. и весьма тенденциозным сведениям, приводимым Л.Ефременко, некоторое представление о них все же можно составить. В общину входили и представители интеллигенции, и рабочие, и служащие. И молодые девушки, вроде Т., склонные к монашеству. И жившие почти по-крестьянски, "своим домком", горожане – владельцы деревянных домиков с огородом да сарайчиком для домашней живности. Состояли в общине и те архангелогородцы, которые оказались гонимыми, ограбленными, униженными новой властью. Среди них – родственники "расстрелянных, осужденных, заключенных и следственных". И бывшие предприниматели, и члены их семей. Как, например, 75-летний старик Вальнев, который имел когда-то пять домов, а теперь стал бездомным нищим. Иные из прихожан Сурского подворья даже вряд ли могли толком объяснить, чем именно было оно для них. "Службы там были какие-то особенные. Светлые, что ли", – вспоминала позднее Т.
Благодаря большой и дружной общине Сурское подворье в течение нескольких месяцев было в относительной безопасности. Однако долго так продолжаться не могло. На экстренном заседании исполкома в начале июня 1920 г. было рассмотрено прошение членов общины Сурского подворья от 3 июня 1920 г., посланное ими в отдел коммунального хозяйства исполкома. В ответ на просьбу сестер не выселять их из здания подворья исполком постановил: "Пролетариат, стоящий у власти, не может допустить, чтобы его орган, коим является Губернский совет профсоюзов, помещался в здании, не соответствующем его нуждам и высокому положению". В связи с чем и было решено: "Изъять здание Сурского подворья из ведения коллектива верующих". А попросту – отнять его.

Великое поругание

4 июля 1920 г. в здание Сурского подворья пожаловали незваные гости. Во главе их находились "представитель Комиссии Кедрова товарищ Х. и предгубкомтруд Успенский". Их сопровождали представители рабоче-крестьянской инспекции, Губкомтруда и Губчека. Среди этих непрошеных гостей был и Л.Ефременко. О цели прихода комиссии он говорит без обиняков – Сурское подворье должно было быть закрыто. А поводом для этого должно было стать обвинение членов его четырехтысячной общины в "контрреволюции". Таким образом, судьба подворья и его общины была решена заранее.
Войдя в здание подворья, комиссия сразу же повела себя враждебно по отношению к его насельницам. Им был предъявлен ордер ВЧК на обыск и арест "подозрительных лиц". Таким образом, монахини загодя были причислены к "контрреволюционерам"... Комиссия потребовала предъявить документацию подворья и паспорта всех, кто в нем жил. Монахинь и послушниц собрали вместе в большом зале на втором этаже. Здесь заведующая подворьем матушка Любовь была подвергнута допросу.
Прежде всего ее заставили сообщить о количестве лиц, проживающих в Сурском подворье. Их оказалось 47 человек, не считая священника и диакона. Комиссия потребовала их паспорта.
Разумеется, документы просматривались с особым пристрастием. Ознакомившись с ними, члены комиссии выявили, что из 47 насельниц монастыря "только две оказались штатными, числящимися по Сурскому монастырю, остальные же были с паспортами, никакого отношения не имеющими к монастырю, подписанными царской полицией или даже не зарегистрированными в милиции".
На самом деле ничего удивительного в этом не было. Ведь "числиться по Сурскому монастырю" могли либо монахини, либо "указные" послушницы, приписанные к нему указом Духовной консистории. Монахинь на Сурском подворье было всего-навсего две – упомянутая выше старушка-монахиня Савватия да 78-летняя мать Зосима. К числу сестер, приписанных к Сурскому монастырю, могла принадлежать и его старшая сестра – указная послушница Любовь. Прочие насельницы, не будучи указными послушницами, могли и не иметь монастырской прописки. Но разве богоборцы могли принять это во внимание? Разумеется, нет. Тем временем допрос матушки Любови продолжался. "А вы регистрировались в отделе труда, согласно декрету о регистрации всех лиц без определенных занятий?" – предложил вопрос товарищ Успенский.

Разумеется, монахини ни о какой регистрации и не слыхали. Однако члены комиссии вели себя подобно волку из известной басни, который, желая во что бы то ни стало съесть ягненка, поставил ему в вину то, что при виде его волку "хочется кушать". Сестрам было объявлено: "Незнание закона не есть оправдание. Вы подлежите ответственности за нежелание регистрироваться, во-первых, и во-вторых – за незнание декретов советской власти". Л.Ефременко отметил, что, услышав это, матушка Любовь "перепугалась". Да и было с чего! Если ни в чем не повинные люди вдруг объявлялись в чем только не виноватыми... Заметив, как испугалась матушка Любовь, услышав неожиданное обвинение, члены комиссии принялись забрасывать ее вопросами: "На какие же средства вы существуете?"
"Община существует на собственный заработок, – ответила заведующая. – Но кроме работ для советских учреждений, производим также работы частные – за муку, за соль, за сахар и за другие продукты... Приносили шить шелковые одеяла, плести кружева, вязать чулки, делать ковры – кто приносил, тот и платил... Но сколько они приносили?! – мы всегда голодаем. Заработанные нами деньги за шитье и за обслуживание приютов и до сих пор не выплачены".
В ответ на это со стороны членов комиссии последовали злые насмешки в адрес монахинь. А кто-то зловеще сострил: "А у вас нет каких-нибудь запасов, оставшихся от благодетелей-англичан?" Разумеется, речь шла об интервентах. А по обвинению в пособничестве им человека в то время можно было лишить не только свободы, но и жизни. И можно только удивляться самообладанию инокини Любови, которая, превозмогая страх, ответила на это: "Какие у нас запасы? Сохрани Господи! Мы с голоду умираем!"
"Какое вы имеете отношение к "обществу верующих", которое окружает вас и защищает?" – последовал очередной вопрос. "Верующие любят нашу церковь, собираются в ней и молятся", – сказала матушка Любовь. Это подтвердили и прочие сестры.

"Кстати, скажите, почему у вас исполком из 100 человек – ни меньше, ни больше? Неужели так много работы в вашем исполкоме, что нужно 100 человек? Если бы их было только пять или десять, их легко было бы арестовать, а то ведь – целая рота, и не дай Бог, если вооруженная!" – продолжали свои издевки члены комиссии.
Допрос инокини Любови продолжался до двух часов дня. К этому времени весть о предстоящем закрытии Сурского подворья распространилась по городу. Вот что вспоминала об этом Т.:
"Мне этот день никогда не забыть. Мы с бабушкой стирали. Вдруг соседка прибегает: "Скорее! Там Сурское берут!" Мы – туда. А там полная церковь народу – не дают выгонять монахинь".
Подобно им, услышав, что "Сурское подворье берут", поспешили на его защиту и другие архангелогородцы. К двум часам дня подворье было заполнено людьми. По данным, приводимым Л.Ефременко (а в том, что они точные, читатели убедятся впоследствии), в Сурском подворье тогда находилось около трех тысяч человек. Больше всего народу, особенно из членов общины, было в храме подворья, на третьем этаже. Они послали к представителям власти депутацию с просьбой подняться к ним.
По свидетельству Л.Ефременко, то, что увидели члены комиссии в храме, поразило и испугало их. Вокруг стоял "общий стон, гул и шум. Кое-как пробившись сквозь толпу, "товарищ Х." поднялся на амвон. Уверенный в своей полнейшей безнаказанности, он держался дерзко и нагло. Поэтому "в краткой и властной речи изложил постановление власти о муниципализации дома Сурского подворья, о привлечении живущих в нем женщин к трудовой повинности и об обращении дома во Дворец труда".
Однако прихожане Сурского подворья не собирались отдавать его на поругание безбожникам. Из толпы слышалось: "Что вы намерены сделать с Сурской общиной?
Неожиданно послышалось: "Слова просит батюшка". И на амвон вышел отец Димитрий Федосихин.

Откуда он мог узнать о том, что дни Сурского подворья сочтены, теперь уже не скажет никто. Провидел ли он это или был кем-то предупрежден, неизвестно. Однако Л.Ефременко сообщает интересный факт: о том, что подворье вот-вот закроют, отец Димитрий знал. Поэтому уже в течение нескольких дней он бессменно находился там. Ежедневно совершал богослужения. Но и в промежутках между ними не покидал алтаря, Возможно, он пытался умолить Бога, чтобы, если это угодно Ему, горькая чаша миновала Сурское подворье. И молитвенным подвигом готовил себя к возможному будущему мученичеству. И вот теперь его час настал. И на миг затихшая толпа ждала, что скажет им их духовный отец. Сейчас ему предстояло выбрать: кто он – "пастырь или наемник"? Но отец Димитрий всегда был и оставался настоящим пастырем, готовым положить душу "за люди своя".
Удивительно, что, по неисповедимым судьбам Господним, слова отца Димитрия, сказанные им в тот страшный час, сохранились в статье "воинствующего атеиста". Вот они: "Православные христиане! Я с вами жил и с вами умру!"
И эти слова воодушевили людей. Раздались крики: "Мы из этого здания не выйдем... Все пострадаем здесь за нашу веру! Умрем, умрем, батюшка, все умрем здесь!" И в общем крике людей, готовых пойти на смерть, но отстоять Сурское подворье, потонули угрозы "товарища Х.". Представители власти испугались не на шутку. Поэтому они спешно вызвали себе на подмогу наряд ВОХР.
Когда вооруженные люди прибыли на подворье, там началось настоящее побоище. Как вспоминала Т., "крик, плач стоял, точно мир рушился. Людей из храма за руки, за ноги выволакивали. Несколько машин арестованными набили". Спустя полчаса после прибытия наряда ВОХР (около четырех часов дня) все было кончено. А над задержанными защитниками Сурского подворья (в числе которых оказались Т. и ее бабушка) было сразу же устроено следствие.
О том, как оно велось, подробно сообщает в своей статье Л.Ефременко. Оно началось и завершилось в тот же день, 4 июля. Для большей быстроты работы следственного аппарата всем задержанным предлагалось ответить на следующие вопросы: "1. Ваше удостоверение личности. 2. Где состоите на службе? 3. Отношение к воинской повинности. 4. Почему в данный день и час не на работе? 5. Почему не состоите на службе вообще? 6. На какие средства существуете? 7. Зачем собрались в Сурское подворье?" На основании этих вопросов все задержанные были распределены по следующим, явно заранее составленным категориям: "А. Без документов. Б. Лица без определенных занятий. В. Дезертиры труда. Г. Дезертиры армии. Д. буржуи и спекулянты". Из этого перечня становится очевидным, насколько предвзято велось следствие. Ведь в таком случае "контрреволюционерами" оказывались все задержанные. Помимо этого, к немалой радости следственной комиссии, среди арестованных они обнаружили людей, недавно освобожденных из мест заключения, жен расстрелянных или осужденных "белогвардейцев", а также давно находившихся в розыске "представителей крупной буржуазии". Забыв о собственной безопасности, они тоже пришли защитить Сурское подворье от безбожников. Таким образом теперь общину Сурского подворья можно было без особых усилий обвинить в "контрреволюционной деятельности". Со всеми вытекающими отсюда последствиями.